Прежде, чем капитан кальятты успевает сообщить об увиденном следующим за ним галерам, я командую:
— Огонь!
На правом берегу гирла, который чуть выше левого, в камышах, траве и за деревьями замаскировались казаки, вооруженные фальконетами, гаковницами, мушкетами. Они мастера маскировки. По крайней мере, турецкие моряки не заметили засаду, хотя проплывали метрах в двадцати-тридцати. Теперь маскировка отброшена. Чадящие фитили подносятся к затравке — и гремят выстрелы. Стреляют в первую очередь по обслуге пушек на баке и офицерам на корме. Удачный выстрел из фальконета валит сразу всех артиллеристов на первой кадирге. На баштарде уцелевших артиллеристов достреливают из мушкетов. Заодно бьют по темно-красному шатру на ее корме. Капудан-паша, сидевший на низком стуле возле шатра, куда-то исчез вместе со стулом.
Я убиваю рослого артиллериста на баштарде и, перезаряжая винтовку, посматриваю на реку. Мне видны участки выше поворота и ниже. Выше четыре чайки прилепились с двух бортов к передовой кальятте, берут на абордаж. Остальные чайки движутся вниз по течению, чтобы атаковать другие турецкие галеры. Командует флотилией кошевой атаман Петр Сагайдачный. Оказывается, он бывал здесь, ходил воевать Килию и Измаил. Крепости тогда не захватили, но окрестности знатно пограбили. Ниже поворота кадирги изредка гребут веслами, чтобы держаться на месте, не наваливаться ни на идущих впереди, ни на задних. Там, видимо, поняли, что попали в засаду. Ждут приказ капудан-паши, не зная, что делать. Казаки из вверенного мне отряда продолжают обстреливать турок. Им отвечают, но редко. Я убиваю черноусого смуглолицего турецкого офицера в белой чалме, который пытался выстрелить в нас из бортового фальконета. Пуля попала в нижний край чалмы на лбу. Турок падает не сразу, я успеваю заметить, как краснеет, пропитываясь кровью, материя. Между прочим, чалма, особенно шелковая, хорошо защищает от сабельного удара. Только умелый рубака с первого раза рассечет несколько слоев материи. Против пуль она не так хороша.
Я успеваю убить третьего турка, который перебегал по куршее с бака на корму, когда к обоим бортам баштарды, ломая весла, прижимаются чайки. Ее борт примерно на метр выше, что не мешает казакам быстро перебираться на вражеское судно. Другие чайки берут на абордаж галеры, идущие за флагманом. Те, что в конце строя, принимают правильное решение — начинают разворачиваться. Несмотря на сильное течение, ложатся на контркурс почти на месте. Поскольку не все вдруг выполнили этот маневр, несколько галер наваливаются друг на друга, ломая весла. Треск стоит такой, что слышен даже сквозь грохот выстрелов. Я убиваю нарядного турка на корме пытавшейся удрать кадирги. Он размахивал руками, наверное, что-то кричал своим подчиненным. Попал турку в спину. Он прогнулся, будто собирался встать на задний мостик, потом, опустив руки, наклонился вперед и упал. К этой кадирге подходят две чайки, берут на абордаж. Сквозь грохот выстрелов и треск весел всё чаще прорываются крики казаков. Что они кричат — не разберешь. Уверен, что и сами не вспомнят, что кричали в бою. Постепенно их крики сливаются в мощный рев, грозный, победный. Мне приходит в голову, что так шумит испаряющийся тестостерон.
Мы захватили тринадцать галер. Еще одна, полыхая, сплавляется, развернувшись бортом к течению. У нее на баке рванули пороховые заряды. Не думаю, что какой-нибудь турок решил умереть красиво и утащить с собой несколько врагов. Им такое даже в кошмарных снах не привидится. Турецкий герой потому и герой, что остался жив, несмотря на быстрый бег преследовавших его. То ли это удачно попал кто-то из наших, то ли, что скорее, оплошал кто-то из турок. Сперва загорелся бак, а потом пламя по фальшбортам перекинулось на корму. Горело ярко, поэтому чайки боялись приближаться к ней. Из галеры доносились мольбы о помощи. На ней заживо горели прикованные гребцы.
— Братцы, спасите! — настойчиво и с надеждой громче всех кричал кто-то молодой, судя по голосу.
Воды вокруг — залейся, а справиться с огнем никак не получается, нет насосов. Одна чайка, тоже развернувшись бортом к течению, медленно сплавлялась за горящей галерой, ожидая, когда убьется пламя или случится чудо. Не случилось. Крики вскоре затихли, и дымящиеся остатки галеры вынесло в море, к полутора десяткам турецких галер, которые дрейфовали там строем полумесяц, ожидая атаку казаков. Атаковать, подставляться под пушки большого калибра, никто не собирался. Сплавлявшаяся чайка развернулась и пошла вверх по течению, чтобы помочь сослуживцам собирать трофеи, вязать пленных и освобождать из оков гребцов. В плен захватили и раненого капудан-пашу. Я его не видел. Кошевой атаман перенес свой флаг на баштарду, где и держал пленника вместе с другими турецкими офицерами. Сдавшихся турецких солдат, за которых выкуп не дадут, раздели догола и порубили саблями, а трупы выбросили в реку.
Весь день шел подсчет трофеев. На баштарде нашли флотскую кассу — два сундука, заполненные серебряными акче. Взяли много боеприпасов, огнестрельного оружия и пушек разного калибра. Самые большие собирались продать. Казаки предпочитают фальконеты до шести фунтов, не слишком тяжелые, удобные для перевозок, как по суше, так и по морю. Впрочем, сорокавосьмифунтовую пушку с баштарды предлагают оставить в Сечи для ее защиты и построить для этого специальную башню. Также нашли много съестных припасов. Очень обрадовались вяленому мясу, бастурме. Казаки и сами умеют ее делать, но турецкая была лучше, с перцем. И отдельно перец тоже был. Турки сейчас контролируют маршруты его поставок через Красное море, а потом по суше в порты Средиземного и дальше в Европу. Весь день расковывали гребцов, чтобы те помогли в случае сражения, но всех не успели.
Ночью казаки напали на вставшие на якорь турецкие галеры. Подобрались в темноте, до восхода луны. Они давно уже отработали тактику нападения ночью. Заметят днем турецкое судно и пойдут за ним на таком расстоянии, чтобы сами видели его, а их — нет. Чайка ниже сидит, чем турецкие галеры, не говоря уже про парусники, а мачту кладут. На заходе солнца засекают направление на легшее в дрейф судно. Не по компасу, не пользуются им пока. На мой вопрос кто-то отвечал, что по звездам определяют, кто-то — по ветру, кто-то — по волнам. Вполне возможно, что у каждого был свой способ запомнить, куда идти в темноте. Судя по результату, основным методом была удача. Нападали десятка два чаек, а захватили всего две кадирги. Остальные успели перерубить якорные канаты и удрать. Утром их уже не было видно.
Наша разросшаяся флотилия вышла из Прорвы и вдоль берега, не спеша, отправилась в Днепро-Бугский лиман. На входе в него и даже под стенами Очакова турецкого флота не было. Жаль! Казакам пришлось по нраву захватывать галеры. Собирались взять еще несколько и заодно очистить путь в лиман. Под стенами Очакова остановились мы. Казаки перегрузили трофеи на кальятты и часть кадирг, а остальные, в том числе и большую и плохо управляющуюся баштарду, сожгли. Мероприятие сопровождалось радостными криками и разными жестами в адрес стоявших на стенах города защитников.
В основе украинского менталитета лежат две пары чувств: зависть-хвастовство и жадность-упрямство. Проявляться может только одно чувство из каждой пары, а второе служит его сдерживателем. При этом зависть дружит с жадностью, а хвастовство — с упрямством. Сжигая галеры, казаки хвастались, позабыв про жадность и проявляя упрямство. Им, кровь из носу, надо было разозлить турок. Галеры уже сгорели и утонули, а казаки все еще жестикулировали, потому что издали не могли оценить, насколько сильно уязвили врага. Турки, видимо, догадались, что от них не отстанут, пока не добьются своего, и стрельнули из фальконета. Ядро пролетело мимо. Казаки завопили еще радостнее, ответили из пары фальконетов и нескольких мушкетов, после чего с чувством морально-этнического превосходства отправились дальше.
Глава 22
Капудан-пашу предложил за себя выкуп в тридцать тысяч золотых флоринов. Казаки запросили пятьдесят. Пока торговались, знатный и богатый турок умер от раны в грудь, полученной во время захвата баштарды. В итоге получили выкуп за восемь офицеров, по пять тысяч флоринов и десять пленных казаков за каждого. Обмен происходил на Карай-тебене — широком лугу на левом, татарском берегу Днепра, который казаки называют татарским рынком, а татары — казацким. При обмене присутствовало тысячи по три воинов с каждой стороны. Обе опасались подвоха, ловушки. Все прошло мирно. Привезенных турками пленников никто не проверял. Православные — и ладно. Подозреваю, что казаков среди них было не больше десятка. Моих соратников больше интересовали золотые венгерские флорины. Я был среди тех, кто пересчитывал выкуп, потому что для писаря, подписаря и даже кошевого атамана сорок тысяч были слишком сложной цифрой. Они знали о существовании таковой, однако никогда ей не оперировали. Пересчитывали на трофейной кальятте, которая стала флагманским кораблем. Кадирги разобрали на дрова. Они неудобны для плавания по Днепру, потому что сидят глубоко и маневренность плохая. Продавать туркам не захотели: себе дороже вышло бы. При пересчете присутствовали атаманы всех куреней, участвовавших в походе на Стамбул. Несколько куреней в это время ходило по суше вместе с донскими казаками на Азов. Город не взяли, но окрестности пограбили, привели много скота, восполнив убыль из-за саранчи. Золотые монеты и пойдут на покупку этого скота, в первую очередь лошадей. Верховой конь — символ достатка, вид безмолвного хвастовства. Купят его даже те, кому по большому счету и не нужен. Главный страх украинца — если посчитают, что соседи живут лучше него. При этом не важно, какова реальная ситуация. Турки не доложили тысячу шестьсот восемьдесят девять флоринов. К этому казаки отнеслись спокойно. Главное, чтобы свои не обманули. Казака, заныкавшего такую сумму, посадили бы на кол. Кошевой атаман Петр Сагайдачный приказал посигналить своим и чужим, что все в порядке, обмен состоялся. После чего казаки пошли вверх по течению, а турки — вниз.