Высланная вперед разведка донесла, что турецкого флота там нет.

— У султана закончились на Черном море галеры! — шутили казаки.

Это название моря уже вошло в обиход. Так назвали его турки из-за нападений казаков. Мраморное море, как мирное, у них Белое, а Азовское почему-то Синее. Уж где-где, а в Азовском море вода редко бывает синяя. Скорее, серая. Наверное, синий цвет у турок посередине между белым и черным, а на Азовском море орудуют донские казаки, которых там намного меньше, чем запорожцев на Черном, потому и неприятностей доставляют не так много. У донцев основное место охоты — Каспийское (Хвалынское) море, подданные персидского шаха. В Азовское им труднее пробиваться из-за стоящей в низовьях Дона, неподалеку от того места, где раньше была Тана, крепости Азов, более мощной, чем Аслан-город.

В Днепро-Бугском лимане мы спрятались от шторма, который раздул усилившийся юго-восточный ветер. Идем на веслах. Гребцы поют песню о «лыцаре» Байде. Как мне рассказали казаки, прототипом послужил князь Дмитрий Вишневецкий, который считается создателем Запорожской Сечи в нынешнем ее виде. Будучи кошевым атаманом, он расширил и укрепил на острове Хортица укрепления, назвав их замком, что и служит вторым поводом считать его основоположником. Первый повод — его княжеский титул, принадлежность к богатому роду. Основоположник разбойничьего сообщества должен быть родовит. Это у мошенников может быть какой-нибудь голодранец. В песне «лыцарь», повисев на крюке, зацепленным за ребра, чудным образом не умирает, получает вдруг от своего джуры тугой лук и убивает султана, его жену и дочь. Видимо, султан с семейством сидел несколько часов и любовался страданиями казака. Телевизор ведь все еще не изобрели, а больше у султана и дел никаких нет. Впрочем, это своеобразный украинский юмор, который я называю стёб сквозь слезы. Когда дела идут хуже некуда, украинец начинает придумывать веселую параллельную реальность, где все очень хорошо, где казненный с шутками-прибаутками убивает своих палачей. Может быть, поэтому я помню концовку песни со времен учебы в советской школе, где она была в программе по украинской литературе.

У меня есть подозрение, что украинская земля выделяет вирус мифотворчества. Живущие на ней люди фантазировать начинают раньше, чем думать, а иногда и вместо того. Что бывшие мои подданные в Путивльском княжестве, что из других княжеств Северской и Киевской земель, что половцы, кочующие на их границах, что бродники на Днепре рассказывали о подвигах, своих и не только, такое, что даже сами иногда смущались. Видимо, поэтому эта земля дала так много писателей-фантастов, как талантливых — Гоголя, Булгакова, так и ни разу не засмущавшихся. Из этого наблюдения я сделал вывод, что украинец, переставший фантазировать и стебаться, превращается в русского.

Не склонные к пению казаки отдыхают на лючинах трюма, полубаке, полуюте и на награбленном барахле, сложенном на главной палубе. Двое курят табак, а трое жуют его. В Каффе мы захватили корзину крупно нарезанных, табачных листьев. Пока табак у казаков в диковинку. Его употребляют в основном те, кто служил в Европе или насмотрелся в рабстве у турок. Трубки тоже из добычи — с глиняной чашей и деревянным мундштуком. Остальные казаки смотрят на выпускающих из ноздрей дым или как на дьявольское отродье, или с завистью. Это же круто — быть не таким, как все. Уверен, что увеличение поставок табака из Америки и разведение его на собственных огородах приведут к поголовному курению казаков. Чем только не будешь травиться, чтобы казаться крутым.

Заметил, что любые наркотики движутся по кругу — безразличное отношение общества, категорический запрет, контроль после отмены запрета и опять безразличие. Я помню, как в двадцать первом веке марихуана переходила из стадии категорического запрета в контролируемое распространение. В первой четверти семнадцатого века отношение к ней было безразличное. Кстати, первые трубки здесь появились именно для курения конопли. Опыт скифов, собиравшихся в плотно закрытом шатре и сыпавших коноплю на нагретые камни, усовершенствовали и благополучно пронесли через века.

— Боярин, не хочешь попробовать? — показав в улыбке беззубые десны, спрашивает меня один из курильщиков — пожилой казак, проведший на турецких галерах полтора года и лишившийся там, по его словам, передних зубов.

— Бросил курить, — отказываюсь я, чуть не ляпнув, что курил двадцать лет.

— Забавное дело! — хвалит курильщик.

Казаки в большинстве своем долго все равно не живут, так что предупреждать о вреде курения я не счел нужным.

— Лучше кошевого атамана угости, — предлагаю я.

Петр Сагайдачный на баштарде. Там места больше и выглядит она, по его мнению, мореходнее. Я опять-таки не разубеждаю. Во время грабежа Каффы мы встретились в центре города, где кошевой атаман решил провести показательные казни пленников. Любимая казаками посадка врага на кол была не самым жестоким развлечением.

— Их обязательно убивать, причем так жестоко? — поинтересовался я.

— Они над нашими еще и не так издеваются! — очень эмоционально, будто и сам побывал в руках турецких палачей, произнес кошевой атаман.

— Жестокость делает человека великим, но великим преступником, — поделился я жизненным опытом.

После этого Петр Сагайдачный стал относиться ко мне еще подозрительней. Он плохо разбирается в людях, поэтому иногда совершенно безобидные слова принимает за намек на его несоответствие занимаемой должности и сразу зачисляет произнесшего крамолу во враги. Судя по тому, как на следующий день он избегал встретиться со мной взглядом, я удостоился большой чести. Что ж, мне не привыкать. Тем более, что награбленных денег уже хватит на начало жизни в более спокойном месте. Хотелось бы, правда, еще и на хороший корабль наскрести, чтобы не оказаться в кабале у ростовщиков.

На этот раз пошли в Сечь на всех галерах, включая баштарду. У кошевого атамана появилась идея осилить еще один поход, на этот раз на южное побережье Черного моря, к Трапезунду, который турки переименовали в Трабзон. Там нас не ждут, так что есть шанс, что примут галеры за турецкий военный флот и подпустят на опасное для себя расстояние. Из-за баштарды, которая из-за плохой поворотливости и неумелых рулевых несколько раз выскакивала на берег, шли дольше обычного. Неделя ушла на подсчет и раздел добычи.

Я отвез свою часть добычи на лодке домой. Там узнал, что Оксана родила второго сына. Решили назвать его Виктором. Это имя здесь пока не в ходу, но я надолго оставаться в этих краях не собираюсь.

К моему возвращению в паланке осталось тысячи три казаков. Остальные решили, что судьбу лишний раз напрягать не стоит, хватит и той добычи, что взяли в Каффе. Такой богатой не помнят даже самые старые казаки. Поэтому многие разъехались по городам и селам, чтобы в праздности и веселье провести наступающую осень и зиму, а по весне вернуться на остров Базавлук. В поход отправились только самые жадные и те, кто не участвовал в предыдущем. Пошли на турецких галерах, тартане и всего десятке чаек. В Днепро-Бугском лимане турок не было. Когда уже взяли курс на мыс Тарханкут, с мачты тартаны заметили вдалеке на западе турецкие галеры. Возвращаться не стали. Если их больше, не справимся, а если меньше, убегут в Днестровский лиман, под защиту пушек Аккерманна.

Глава 29

Я бывал в Трабзоне в двадцать первом веке. Это был один из любимых портов ростовских «жабодавов». Выйдя из Керченского пролива, поворачивали налево и вдоль восточного берега Черного моря, удаляясь от него не более, чем на двадцать миль, как разрешено судам «река-море» морским регистром, чапали до Трабзона. Ни тебе Босфора, ни тебе Дарданелов, где надо демонстрировать свое незнание английского языка, но заходишь в турецкий порт, где можно загнать сэкономленное топливо. Судовладельцы обещали стукачам половину суммы от проданной налево солярки, что не страшило и не помогало. Потенциальные стукачи знали, что деньги вряд ли получат, судовладельцы даже легальную зарплату зажимали по страшной силе, а потом на другом судне житья не будет. Стукач — неблагодарная профессия в России. Это вам не Китай, где в каждом воинском подразделении есть официальная должность «стукач», причем все знают, кто это.