Я решил поискать счастья в другом месте. По старой памяти пошел к бане. Интуиция мне подсказывала, что ее хозяин — не самый бедный человек в городе. Заодно и помоюсь.

Чем дальше от открытых нами городских ворот, тем больше на улицах было людей. Все они бежали к воротам на противоположной стороне города. Кое-кто скакал на лошади или ехал на повозке, кое-кто тащил барахло, но большая часть улепетывала на своих двоих и налегке. Увидев меня, шарахались в сторону и добавляли скорости. Я не мешал им. И Ионе запретил стрелять в убегающих. Мне никогда не было интересно убивать ради самого процесса.

Банщика — плотного, раньше, наверное, жилистого, пожилого турка с длинными, наполовину седыми усами, из-за которых был похож на казака, — я застал в воротах его дома, у которого была одна общая стена с баней. Он вывозил на тележке, запряженной мулом, кучу барахла, поверх которого сидели мальчик лет трех и годовалая девочка. За тележкой шли две женщины — ровесница банщика с большим узлом в руках и помоложе лет на пятнадцать, за которые он, наверное, разбогател и заимел возможность купить вторую жену — и шестеро старших детей. Увидев меня, турок уронил повод и завертел головой, будто искал, куда побежать, чтобы спастись хотя бы самому.

— Вещи оставьте, а сами можете бежать, — сказал я на турецком языке.

Банщик уставился на меня, как на заговорившего истукана. Его с перепугу, видимо, перемкнуло.

— Поторопитесь, — подогнал я, — остальные казаки будут не такими добрыми.

Старшая женщина уронила узел, схватила с тележки мальчика и рванула со двора. Младшая забрала девочку, побежала за ней вместе с детьми. Глава семейства затрусил последним.

Уже на улице он крикнул хриплым голосом:

— Быстрее, быстрее!

На тележке сверху стоял сундучок, на две трети заполненный серебряными акче. Под ним лежала одежда, ткани, обувь, сверток с вяленым мясом, овечьим сыром и лепешками и два ящика дамасского — самого ценного в этих краях — мыла, розового, пахнущего розами, и зеленого, пахнущего хвоей. Всё это было накрыто семью телячьими кожами, купленными, наверное, для изготовления новой обуви для всего семейства. Предполагаю, что мыло и кожи привезли вечером и оставили на тележке до утра, а в суматохе не стали выгружать.

На ощупь кожи высшего качества. Скорее всего, из Мангупа. Там их выделывают караимы. Остальные ашкенази не любят караимов, считают неверными, потому что те не делят пищу на кошерную и трефную и мясо едят любое, невзирая на то, кто его продает, очищено ли от жил и не приготовлено ли на масле. Наверное, есть различия и в обрядах, но казаки, которые мне это рассказали, в таких тонкостях не разбирались. Ашкенази, живущие в Османской империи, называют караимов кызылбаши (красноголовыми), как мусульмане-сунниты, и турки в том числе, называют отступников от веры шиитов и вообще всех персов. Наш враг всегда молится неправильно. Иначе бы вымолил врага послабее.

Дом у банщика был двухэтажный и с типичной для мусульман разбивкой на мужскую и женскую половину. В женской мы обнаружили трех рабынь разного возраста, от двадцати до сорока лет. В мужской не было никого. Со двора в баню была дверь, запертая на засов снаружи, которая вела комнату, где проживали рабы-массажисты. Они уже догадались по звукам выстрелов, что грядут перемены к лучшему или наоборот, поэтому, увидев меня, освещенного найденным на мужской половине масляным светильником, который нес Иона, загомонили все сразу. Один кричал, что он не турок, а раб, второй — что он свой, из-под Канева, третий благодарил бога, четвертый рыдал громко, по-бабьи.

— Сидите здесь до утра, чтобы под горячую руку не попали, а на рассвете шагайте, куда хотите, — сказал я.

— Я домой хочу, с вами! — воскликнул тот, что из-под Канева.

— Если место будет, поплывешь с нами, — пообещал я.

Ко мне обратился жилистый коренастый молодой мужчина:

— Простите, господин, у вас нет вот тут, — показал он на правое плечо, — синего рисунка?

Я тоже опознал этого валаха:

— Да, это ты мне делал массаж два года назад. Завтра еще раз сделаешь.

— Если господин заберет меня с собой, я ему всю жизнь буду делать! — пообещал валах.

Он произнес эти слова с такой надеждой, что я не смог отказать, хотя понимал, что в первую очередь казаки заберут освобожденных из плена казаков, своих и донских, и богатых пленников, за которых можно будет получить выкуп. Во вторую очередь — молодых женщин, которых сделают женами, наложницами или просто слугами, и детей, которых тоже ждала участь слуг или новое рабство. Предложат купцы за детей и женщин хорошие деньги — казаки продадут, не задумываясь. Свои для них — только казаки и члены их семей, а остальные, какой бы веры ни были, — всего лишь добыча. Мужчин будут брать в самую последнюю очередь, если на них вообще хватит места. Если не хватит, им оставят ненужное, дешевое оружие и предложат пробиваться самостоятельно, а в степи от кочевников не уйдешь, не спрячешься и в бою слабым отрядом не отобьешься. Так что им придется выбирать между жизнью на коленях и смертью стоя.

.

Глава 28

Грабеж Каффы продолжался четыре дня. Мы выгребли из города всё, что смогли увезти. По самым скромным подсчетам добыча тянула на десятки миллионов золотых флоринов. Большая часть этого богатства было накоплена за счет работорговли, так что ценности возвращались если не домой, то в нужном направлении. Все казаки ходили выряженные в одежду из дорогих тканей. На некоторых зипунов было надето по два. Наверное, так они казались самим себе в два раза солиднее. Все более-менее интересные представительницы женского пола приобрели новый сексуальный опыт. Уверен, что некоторые замужние сделали не самые лестные выводы о своих мужьях. Мне стало понятно, почему в будущем между украинцами, турками и крымскими татарами будут теплые отношения: их предков часто насиловали запорожские казаки — считай, родня.

На второй день в порт пришел караван из пяти торговых галер, которые тоже стали добычей. Благодаря им увезли намного больше барахла и освободили из рабства еще несколько казаков и прочих христиан, которые были гребцами. На пятый день наш большой флот, возглавляемый баштардой, отправился в Сечь. Оставленная нами Каффа была завалена трупами мусульман и ашкенази и пылала. Подожгли всё, что могло гореть. Так формировалась основа украинского менталитета «не съем, так понадкусываю». Шли вдоль берега, поэтому мои познания в навигации были не нужны. За галерами и чайками следовало множество суденышек, по большей части рыболовецких, и даже лодок, собранных в окрестностях Каффы. Все они были перегружены бывшими рабами, в основном мужчинами, но гребли отчаянно, пытаясь не отстать. Тартана шла мористее флотилии, примерно напротив середины ее. Трюм был забит богатыми пленниками, а палуба завалена тюками со всяким барахлом. Моя каюта тоже была забита до отказа. Я ночевал на кормовой палубе, частенько спал прямо в кресле, уподобляясь Мусаду Арнаутриомами. Через несколько лет стану таким же толстым и ленивым, как он. Видимо, тартана обязывает.

Мы не спешили. Увидев на берегу селение, казаки десантировались и грабили, забирая только продукты, деньги и драгоценности, которые попадались им редко. Народ здесь жил не шибко богатый и, увидев нас, шустро удирал в горы. Заодно наполняли бочки свежей водой и захватывали рыбацкие лодки, на которые пересаживались бывшие рабы с перегруженных.

Высадившись неподалеку от Инкермана, расположенной на скале крепости, довольно мощной, с шестью башнями, вырубленном в камне рвом шириной метров пятнадцать и богатым пригородом, спускающимся к морю, казаки захватили молодого татарина, который рассказал, что их хан Джанибек Гирей прибудет сюда с большим войском, что богатые горожане покинули Балаклаву и Гёзлёв, перебрались в Мангуп, который далеко от моря, больше по площади и лучше защищен. Может быть, он приврал, но нагруженные добычей казаки возроптали, не желая умирать богачами, и кошевой атаман передумал в этом походе захватывать другие крымские города. Мы пошли напрямую на мыс Тарханкут, а от него к гирлу Днепро-Бугского лимана.